Кружева Бессмертия - Страница 83

— Знаю.

«Если вера в Тварца ложна, вы ничем не рискуете, считая ее истинной; если вера в Тварца истинна, вы рискуете всем, считая ее ложной», — написал двести лет назад в своем сочинении «О божественном и разумном порядке», направленном против олорийских вольнодумцев, Лез Аскаль. Он убеждал: верить в то, чего нет, неопасно для жизни, а вот неверие в то, что есть, приведет к ужасным последствиям. Поэтому лучше верить в Тварца, даже если мы о нем знаем со слов жрецов, чем не верить, — в случае отсутствия Тварца мы просто потратимся на религиозные обряды, которые иногда возносятся Тайному Богу, символу Тварца для простолюдинов и непосвященных.

— Я всегда думала, что это духовное уродство — представлять веру подобным образом. Но понимала его. Если нет абсолютных ценностей, лучше жить так, будто они есть. Так я поняла слова Аскаля. Но…

— Но трудно жить, зная, что вокруг на самом деле пустота, и нет ничего, на что можно было бы опереться, к кому можно было бы обратиться, кто мог бы свершить истинное Чудо — не локальные чудеса, творимые богами в определенной области, но Чудо как оно есть — сделать бывшее небывшим и наоборот.

Эльза потрясенно посмотрела на него. «Ты прочитал мои мысли?» — бился в голубых глазах вопрос. Нет, Эльза, не прочитал. Просто однажды сбежавший из райтоглорвинского монастыря мальчишка с корнем вырывал вбитые ему в голову знания, отказывался от всего, во что верил или во что его заставляли верить до этого. И тогда он думал почти так же. Мальчишке повезло — место веры заняла магия, и пустота заполнилась.

Но если вера и магия сошлись друг с другом в схватке и никто не хочет уступать?

Уолт усмехнулся и принялся надевать штаны. Надо показать, что все происходящее буднично, обыденно — вот как надевание штанов. Мелкая деталь, незначительное с виду действие, но жизнь и строится из таких мелочей и действий.

— Эльза, я не смогу ответить на твой вопрос. Врал Глюкцифен или говорил правду — не знаю. Но однажды мне довелось познакомиться с одной восточной мудростью: Великий Абсолют есть Единый и Единственный. Помнишь, Глюкцифен упоминал нечто подобное? Так вот, боги и убоги — лишь отражение бытия, порожденного Абсолютом, Тварцом ты его назови или Великим Перводвигателем, Дао или Брахманом. И если боги — это аспект Единого, то убоги — аспект Единственного. Бог жаждет стать Единым, стремится охватить собой как можно больше вещей и обмениваться с ними энергиями. Убог хочет стать Единственным, неповторимым и уникальным, превосходящим любые вещи и их энергии. Но боги и убоги таковы потому, что таково порожденное бытие. Мы, смертные, такие же. Люди, эльфы, гномы, кентавры, остальные — такие же. Это в нашей природе — быть или Единым, или Единственным.

Уолт взялся за камзол. Эльза молчала, казалось, будто она затаила дыхание.

— И знаешь, там еще говорилось, что если бы не питающая Бессмертных вера смертных, они остались бы богами, стремящимися к Единству. Вера смертных, жаждущих быть единственными, создала убогов — богов, отринувших Единство. Смертные, изменчивые, как становление, в которое заковано бытие, сделали из Созидателей Разрушителей, одарив их через веру Единственностью, заставив усомниться в Едином Замысле.

Застегнув пуговицы, Уолт повернулся к девушке.

— Я уверен и буду уверен: мы сами создаем мир вокруг себя. Но мы, смертные, ограниченны, и вся бесконечность мира нам не подвластна. Мы сами выбираем качества, из которых строим нашу жизнь и в которые верим. Судьбы нет — но ее можно создать. Абсолютных ценностей нет — но и их можно создать. Каждый раз создавать все заново и заново — но разве не таков сам мир вокруг нас? Разве не меняется и не воссоздается он с каждым мгновением? С каждым мельчайшим хрононом он уже не тот, что был раньше, с каждым новым мигом времени новый, отличающийся от того, каким был миг назад. И мы меняемся. Может, я говорю коряво, может, не хватает сравнений или красивостей, но кто кроме нас самих удержит нашу веру и наши дела? Если верить — то так, чтобы небеса дрожали! Если делать — то так, чтобы небо и земля поменялись местами. И тогда будет все — и Тварец, и абсолютные ценности, и равновесие, и гармония, и, убоги его побери, мир во всем мире. И тогда…

— Спасибо.

Уолт замолчал. Голубые глаза смотрели благодарно и — слава богам! — никаких следов слезинок в уголках. Эльза взяла его руки в свои, сжала — и ему захотелось, чтобы так продолжалось вечно, потому что она…

— Ох, не то время и не то место вы выбрали для любовного гнездышка, голубки, — хмуро проворчал Джетуш, возникнув рядом с кроватью. Позади наставника закрылся межпространственный туннель.

Эльза покраснела и быстро отпустила руки Уолта. Ракура важно поднялся и, гордо подбоченившись, сообщил:

— Мы, учитель, были удручены вашим отсутствием, а так как вы не спешили объявиться, нам пришлось искать моральное утешение в разговоре друг с другом. И как вам не стыдно видеть в наших отношениях не высокие идеалы товарищества и взаимопомощи, а низменную похоть? Разве не вы учили нас, что боевой маг должен быть уверен в своем напарнике, как в себе? Но — ах и ох! — вы увидели не то, что есть на самом деле, а лишь желаемое, выдаваемое за действительное, и это значит…

— Огненным Молотом по затылку хочешь получить? — перебил Джетуш. — Ладно, ладно, неудачно пошутил. Хотел вам настроение поднять, а то в будущем никакого повода для радости не предвидится.

Подвинув Уолта, Земной маг сел на кровать между ним и Эльзой. Только сейчас Ракура обратил внимание на черный шарик в руках наставника.